Петр Великий

Текст: Ольга Косырева

Я знакома со многими из великих дизайнерского мира. Не преувеличиваю. Я давно знаю лично Филиппа Старка и дружу с Патрисией Уркиолой. «Последний из могикан», из уходящей плеяды мэтров-основателей итальянского дизайна, Гаэтано Пеше регулярно шлет мне приветы из Нью-Йорка. Йоб Сметс, один из основателей дизайн-арта и один из тройки самых дорогих дизайнеров современности, недавно советовался со мной по поводу того, какое кольцо подошло бы в подарок его жене и второй половинке их дизайнерского дуэта Нинке Тинагел. Но удивительное дело: я почти не помню, какое впечатление каждый из них произвел на меня при первой встрече. А иногда не помню вообще и обстоятельств этого рандеву. Однако я отлично помню тот необычно теплый осенний день 2005 года, когда Жасмин Абделатиф (сейчас жена Филиппа Старка, а тогда просто энергичная и эксцентричная пиарщица LouisVuitton) открыла дверь в архитектурном офисе компании в Париже и представила нам, десятку редакторов из разных стран мира, невысокого немолодого накачанного человека, затянутого в черную кожу с ног до головы, так, что казалось, штанины и ремни сейчас лопнут и разлетятся в лоскуты. Он выглядел, как сумасшедший байкер, рок-звезда, герой гей-порно и карикатурный садомазохист одновременно. Картинка стоит перед глазами, как будто это было вчера. Невероятный костюмчик затмил все, и речи Питера Марино я не помню. Нет цитат из нее и в той статье, которую я написала по итогам – подозреваю, я на некоторое время потеряла способность слушать и понимать. «И этот человек – законодатель вкусов? Дизайнер и архитектор мирового уровня, автор невероятных по красоте и авангардизму бутиков Chanel, Dior, квартиры Ива Сен-Лорана?» - какие-то такие мысли должны были носиться в голове у правильной девушки из архитектурного журнала. «Дизайнеры так не выглядят! Дизайнеры носят либо скучные буржуазные костюмы, стремясь быть понятными своим высокообеспеченным клиентам, либо свитера крупной вязки, если их манера – нонконформизм». В общем, сказать, что это было потрясение – ничего не сказать.

Не меньшее впечатление произвел и сам реконструированный Марино шестиэтажный LouisVuitton на Елисейских полях, по поводу которого мы съехались в тот раз в Париж. Атриум высотой во все шесть этажей с зеркальной стеной, из-под купола у которого льется «застывший дождь» из 1900 сверкающих на концах металлических стержней. 20-метровый оптоволоконный экран во всю длину эскалатора – и не просто с рекламными видеороликами, а с видеоартом. Лестница с отделкой африканским деревом афрормозия. Свой дизайн, свои материалы, своя идея освещения – у каждого отдела. Не говоря уже о «мелочах»: фирменной символике – шашечках, стилизованных бриллиантах-ромбиках, монограммах, которые повсюду, от решеток на фасаде и в интерьере и до маркетри на полу и стенах.

В том же 2005-м произвел фурор магазин Chanel в токийском районе Гинза: стены там были сделаны из тройного стекла и представляли собой экраны, на которых снаружи транслировалось видео, а изнутри они были совершенно прозрачны и позволяли следить за жизнью улицы. Сейчас так уже сделали в Гонконге, Сингапуре, Куала-Лумпуре, но десять лет назад это было сенсацией. Или более свежий пример – для нового магазина Chanel в Лондоне Марино заказал французскому художнику Жан-Мишелю Отоньелю 11-метровую скульптуру из огромных бусин муранского стекла, вокруг которой закрутилась лестница, а вместе с ней и остальной интерьер. Причем процесс создания скульптуры и процесс создания интерьера шли параллельно – потому что для Марино архитектура и арт неотделимы.

Вообще Марино сделал больше сотни бутиков для Chanel по всему миру (еще больше 50 – для Dior, а остальных без счету), и для каждого из бутиков Chanel он заказывает художникам по пять оригинальных работ, просто в память о магических цифрах Chanel №5. Для лондонского заказал больше двадцати – и компания даже издала отдельный каталог художественных работ, которые экспонируются в ее флагманском магазине на Нью Бонд Стрит.  Зачем? Затем, что только так можно достичь того уровня роскоши и той эффектности, которая убивает наповал. Даже избалованных богатых клиентов индустрии люкса. А еще – потому что «искусство – это не наполнитель пространства. Это особый опыт, переживание, новое измерение, которое приобретает пространство. Это новый, уникальный сценарий. Настоящий, честный».

В этом – весь Марино. В этом – квинтэссенция его подхода к интерьерам. То, что делает его работы отличными от миллионов других. То, что позволило ему не просто выделиться из общего ряда, а выйти на недосягаемую для других орбиту. Уникальность оригинального предмета искусства плюс кутюрность, единичность каждого элемента, каждой детали интерьера, сравнимая с единичностью арт-объекта. С помощью искусства, справляя его с архитектурой, интерьером, каждой маленькой деталью в интерьере, Марино удается превратить рядовые коммерческие точки почти в музеи, в храмы, где поклоняются не деньгам, а ощущениям роскоши и новизны, где щекочут себе нервы не столько крупными тратами, сколько неожиданными впечатлениями и провокационными идеями. Как он сам говорит, «это амбициозно. Если покупательница придет и купит всего лишь помаду за сорок долларов, это не имеет значения. Ее впечатление от посещения Chanel – вот что действительно важно».

Тут, наверное, пора бы объяснить, как он дошел до жизни такой и стал тем, кем он стал. Потому что жизнь Питера Марино на самом деле – в чистом виде история американской мечты, история человека, пробившегося к успеху вопреки обстоятельствам.

Глядя на него, на этого благополучного дядю, который в интервью регулярно вынужден объяснять, что не строит дома дешевле 5 миллионов долларов и не проектирует мебель или одежду для серийного производства, потому что ему претит сама идея тиражирования, и все, что он делает и чем себя окружает – это уникаты, единичные вещи, спроектированные им самим и сделанные специально для него, вспоминаешь лишь нашумевшую сентенцию Сергея Полонского «Если у вас нет миллиона, идите в жопу». На самом же деле карты при рождении легли так, что выигрыш равнялся чуду. Сын эмигрантов из небогатого пригорода, понятное дело, априори не был частью истеблишмента. Но Марино повезло еще меньше – в детстве он страдал от редкой болезни костного мозга, и перенес его трансплантацию, причем тогда, когда эти операции только начинали делать, и они были крайне мучительны. До семи лет не мог ходить, а когда болезнь отступила, ему пришлось учиться разговаривать, в том числе и потому, что он слишком много времени провел в одиночестве в больничной палате. И до сих пор многим кажется странной его походка, и люди пишут, что это все из-за слишком тесной кожаной униформы, а некое пришепетывание или заикание считают манерностью и кокетством – тогда как это следы перенесенного в детстве заболевания. «Когда тебе четыре или пять, ты заперт в больнице и закован в панцирь с головы до ног, потому что тебе сделали трансплантацию костного мозга, и все, что ты можешь – это пялиться в лампочку на потолке, ты или быстро станешь очень креативным, или сдохнешь, - рассказывал дизайнер в интервью Шерил Гарратт из британского Telegraph. – Ты берешь безжизненный предмет и разворачиваешь вокруг него целый мир – или ты просто сойдешь с ума. И я всегда чувствовал, что жизнь – это баланс. Мне сдали плохие карты в начале, но я получил все в конце!»

С выбором профессии тоже дела обстояли не важно. Парень мечтал быть художником, изучал живопись, скульптуру, историю искусств. И только при поступлении в Корнелльский университет наткнулся на преподавателя, который сказал ему: «Тебе бы выбрать профессию посерьезнее», и посоветовал идти на архитектора. Сам Марино говорит, что ему страшно повезло, и что такие люди, как он, редко получают лицензию архитектора – все-таки в этой профессии больше ценится рациональность, инженерный подход, нежели его художнический. Ну и еще он смеясь говорит, что в бурлящем и фантастически креативном Нью-Йорке конца 1960-х, где работали Энди Уорхолл и Рой Лихтенштейн, ему просто было нечего делать как живописцу. «Как я мог быть кем-то, кроме второсортного или совсем заурядного мазилы, рядом с такими мастерами? Но потом я посмотрел на архитектуру того времени – и сказал себе, что, даже если я посредственность, тут я могу стать гением!» – и сменил живописный факультет на архитектурный.

На ранних этапах своей карьеры Марино успел поработать в нескольких важных американских архитектурных бюро – SkidmoreOwings & Merrill (одна из крупнейших в мире архитектурных фирм, существующая с 1937 года, проектировщики самого высокого в мире здания BurjKhalifa), Джорджа Нельсона (одного из основоположников американского дизайна в послевоенные годы) и И.М.Пея (автора стеклянной пирамиды в Лувре). Но он совершенно не стесняется признаться, что краеугольным камнем его карьеры стало знакомство с Энди Уорхолом – Марино тогда встречался с уорхоловской секретаршей и все время болтался где-то неподалеку: «Я был молодым архитектором, тусовался на его «Фабрике», а он как раз купил таунхауз на 66-й улице и сказал: «Давайте-ка Питер это сделает»». Это был первый самостоятельный архитектурный проект начинающей звезды. За ним последовал дом для уохолловского бизнес-менеджера и правой руки Фреда Хьюза, а потом Марино по указаниям Уорхолла занялся реновацией старого здания под новую «Фабрику» - мастерскую, офис, апартаменты и клуб в одном флаконе. Те же Уорхолл и Хьюз порекомендовали парня десятку своих друзей и клиентов, в числе которых были владельцы FiatДжанни и Марелла Аньелли и Ив Сен-Лоран с Пьером Берже, которым понадобилась квартира на Манхеттене. В общем, такому старту позавидует любой. Но правда состоит в том, что удача приходит только к достойным.

К тем же временам относится начало страсти к коллекционированию. Уорхолл был страшным барахольщиком и постоянно околачивался на блошином рынке на 27-й улице, скупая там всякое барахло. У Марино денег не было, и он покупал винтажные кастрюли по два доллара и простую американскую керамику по пять. Потом началась реконструкция уорхолловского таунхауза, и тот расплачивался с Марино своими работами. Потом Марино помогал с ремонтом лофта художнику Арману, и заполучил несколько его важных работ. Сейчас у Марино значительная коллекция древнегреческой и древнеримской бронзы, самая крупная коллекция бронзовых объектов французских художников Лаланнов, а вообще он собирает серебро, фарфор, живопись, графику, фотографию, скульптуры, редкие книги, и даже растения, которые он высаживает у себя в саду. «Мне нравятся полностью белые или полностью черные картины, потому что я так думаю. Мне нравится поп-арт. Мне нравится фотография. У меня тонны работ Мапплторпа. Мне нравится немецкая живопись. Мне кажется, в этой немецкой экзистенциальной тревоге есть большая правда. И я коллекционирую вещи от 5000 лет до н.э. до сегодняшнего дня».

Часть этих многочисленных и разнообразных собраний показывается сейчас Художественном музее Басс в Майами. В тропическом раю, практически через дорогу от пляжей и пятизвездных отелей, Марино открыл удивительную выставку, где объединил значительную часть своей коллекции произведений искусства, свои собственные работы в области архитектуры, интерьеров и предметного дизайна, а также свою обширную иконографию, включая многочисленные портреты, сделанные лучшими фотографами и художниками мира, восковую фигуру в натуральную величину и избранные публикации о себе любимом. Все это выглядит очень впечатляюще, но две части этой выставки просто экстраординарны. Во-первых, отдельный зал, посвященный опере «Орфей и Эвридика», которая была поставлена дома у Марино в честь 30-летия их совместной жизни с художником по костюмам Джейн Трапнелл – разумеется, с лучшими исполнителями, дирижером, костюмами Рафа Симонса из Dior и декорациями ведущих современных художников. А во-вторых – бронзовые комоды, похожие на ювелирные шкатулки, сдизайнированные самим Марино. Плод его страстного увлечения античной и антикварной бронзой, с одной стороны, и результат работы в быстро меняющейся индустрии моды – с другой. «Каждый архитектор жаждет бессмертия, а в моей работе нет ничего вечного. Универмаг Barneys, который я построил, продали и переделали, все изувечив. Но я помню, как осматривал выставку бронзы и осознал, что многим из ее экспонатов более трех тысячелетий. А кое-что из сделанного мной не прожило и трех лет. Поэтому пять лет назад я начал делать эти бронзовые ящики. Это мой способ самовыражения. Если потонет какой-нибудь корабль с одной из таких штук на борту, то ее найдут через 2000 лет на дне моря, подписанную и пронумерованную».

Также в Майами Марино получил от организаторов выставки DesignMiami только что учрежденную ими премию «Визионер года». Два события – выставка и премия – совпали не только во времени и пространстве, но и по смыслу. Собственно, соединение всех искусств, отношение к ним как к неразделимому, единому целому и делает Марино «визионером» - человеком, который не просто проектирует пространства или украшает их, а меняет окружающий мир, саму жизнь.

Ну и конечно, в Майами мэтр присутствовал повсеместно. И в виде восковых фигур, до неприличия похожих на оригинал. И живьем, на открытии в музее, и на вручении премии, и на торжественном обеде под открытым небом, ради которого полностью перекрыли одну из городских улиц. Конечно же, в своей неизменной униформе, несмотря на теплые ночи и жаркие дни. И конечно же, мы не могли не встретиться снова. Под большим впечатлением от выставки в Музее Басс я нагрузилась ее крупногабаритным каталогом с кожаными петлями на металлических болтах и, отправляясь на бал, потащила его с собой – решила оправдать вложения, персонифицировав этот каталог у автора экспозиции. «Кому подписывать?» - лениво обернулся мэтр. «To Olga». Зыркнул: «Olga? Мою мать тоже зовут Ольга». Я присела. «Она русская?» «Нет, она украинка».

В общем, сэр, вы сами подкинули мне тему как минимум для одной статьи. И отличный повод для более продолжительной беседы. Так что жду третьей встречи.