Строить – не ломать

Текст: Ольга Косырева

Опубликовано в газете "Коммерсант" в мае 2011 г.

Ситуация патовая: с одной стороны, надо бы радоваться, что хоть какие-то памятники культуры и архитектуры еще удастся спасти, с другой – специалисты недоумевают: Москва не может застыть в 19 веке, город должен жить и развиваться, и новая, современная архитектура – непременное условие его развития. Любая из европейских столиц, да и любой миниатюрнейший средневековый городок тщательно охраняют и капитализируют каждый свой старый камень, но только очень редкие и уникальные города, вроде Венеции, полностью запрещают новое строительство. И у сосуществования нового и старого есть несколько опробованных путей.

Путь первый: новая архитектура – это авангардная, часто скандальная и не сразу принимаемая обществом «звездная» архитектура, архитектура как шоу, точечно встраиваемая в старый город. Возьмем Бильбао на севере Испании – пусть и столица провинции Бискайя, пусть и крупнейший город Страны Басков, но городок вполне себе средний, ничем особо не примечательный, небольшой (около 350 тыс. жителей), устаревше-индустриальный и на фоне соседних прославленных курортных Сан-Себастьяна и Сантандера – совсем незнаменитый. Точнее, был незнаменитый, пока американец-звезда Фрэнк Гэри не построил там филиал Музея современного искусства Соломона Гуггенхайма в виде вороха титановых листков. Зачем в этом старом, вполне умиротворенном городе была нужна столь экстравагантная, броская архитектура? Чтобы вдохнуть в него новые силы, новую кровь. Сработало? Безусловно. Теперь Бильбао – центр международного туризма: за 2010 год музей в этом когда-то умиравшем городке принял почти миллион туристов и принес в казну более 26 млн евро. Вокруг музея кипит строительство – вслед за туристами приехал и большой бизнес. Метро в городе построил Норман Фостер. Аэропорт – Сантьяго Калатрава. По офисному небоскребу возводят Сезар Пелли и Арата Исодзаки. Заха Хадид застраивает целый остров. И даже вездесущий Филипп Старк здесь отметился: реконструировал винный склад 19 века, превратив его в культурно-развлекательный центр. Так что строительство авангардного музея было хорошо просчитанным маркетинговым ходом, который дал толчок не только культурному, но и экономическому развитию города. И таких примеров по миру – тысячи. Вспомним хотя бы Лувр и стеклянную пирамиду у него во дворе, построенную американским архитектором Ио Минг Пеем. Пирамиду ругали, по поводу нее возмущались и сомневались, но сейчас Париж без нее нельзя уже себе и представить. Не благодаря ли этой громко обсуждавшейся реконструкции Лувр стал самым посещаемым музеем мира: ежегодное чисто его посетителей превысило 8 млн, тогда как вестибюль под пирамидой, законченный в 1993 году, рассчитан не более чем на 4 млн? Теперь архитектору Пею снова приходится думать над расширением и улучшением обслуживающих туристов музейных зон.

Париж вообще славен тем, что не боится архитектурных скандалов и смело доверяет самым модернистским архитекторам, своим и западным, строительство в центре города. Не будем уж поминать всуе Эйфелеву башню, но и в ХХ веке ни одна другая европейская столица не добилась такой интеграции современного и исторического. Что превратило Париж в главную точку притяжения для людей, интересующихся современной архитектурой, и не только для них. Лишь несколько примеров навскидку. Центр Жоржа Помпиду – Бобур – с его разноцветными трубами и застекленным эскалатором, идущими вдоль фасада, вырос в самом центре города, рядом с кварталами Ле Аль и Марэ, и с него началась звездная архитектурная карьера британца Ричарда Роджерса и итальянца Ренцо Пьяно. Самый прославленный архитектор Франции Жан Нувель сначала построил в Париже Фонд Картье – стеклянный параллелепипед с бамбуковым лесом внутри; потом Институт арабского мира с алюминиевыми панелями-диафгармами по всему фасаду; затем Музей Бранли с нанизанными на основной стеклянно-металлический корпус цветными кубиками. В одну из достопримечательностей французской столицы превратились и «колонны Бюрена»: 260 колонн разной высоты, облицованных белым и черным мрамором, были возведены французским художником-концептуалистом Даниэлем Бюреном во внутреннем дворе дворца Пале-Рояль, где жили сначала кардинал Ришелье, а потом Анна Австрийская, прямо через дорогу от Лувра. Установке колонн предшествовали два года споров среди архитекторов, искусствоведов, чиновников и рядовых граждан, но в итоге колонны стоят и даже старожилы спрашивают туристов: «Видели колонны Бюрена? Нет? Обязательно посмотрите!»

В результате такой государственной политики в Париже выросли десятки современных зданий, в том числе в старых частях, в исторически высокочувствительном окружении, которое всегда расширялось только за счет стилистически соответствующей архитектуры. И это при том, что площадь города относительно небольшая – 105 кв.км (для сравнения: Лондон – 1530 кв. км, Рим – 1500 кв. км, Берлин – 891 кв. км), а плотность исторической застройки там, соответственно, достаточно высокая. Но каждое из построенных зданий – если не шедевр, то по крайней мере образец хорошей архитектуры, и по своему художественному уровню вполне равноценно историческому контексту. Также каждое из них является вкладом в продолжающуюся эволюцию города и подтверждением того, что в исторической среде возможно работать и средствами современной архитектуры.

Другой путь мирного сосуществования нового и старого в исторических городах – не отдельными зданиями, а целыми кварталами. Там, где образуются свободные территории после вывода промышленных или других устаревших, потерявших свою функцию предприятий, где тем или иным образом в исторической застройке образовались незастроенные «проплешины» (такое бывает даже в старых городах – см. ниже), там градоправители и градостроители прибегают к комплексной, цельной современной застройке. В том же Париже Елисейские поля, пройдя через Триумфальную Арку, через какое-то время упираются в другую арку, хайтековскую, в центре высотного квартала Дефанс. Там, кстати, среди офисных небоскребов нашлось место и для пяти жилых башен, в которых живут 20 000 человек. В Лондоне небоскребы дружно выросли в деловом Сити, а в остальных частях города доминируют скорее парки и скверы, чем башни. Еще более наглядный пример – Берлин, отстроенный заново после объединения Германии. Масштабные стройки на Потсдамер-платц и Лейпцигер-платц стали возможны, потому что были ликвидированы стена между Западным и Восточным Берлином и полоса отчуждения вокруг нее. Теперь там – настоящий город ХХI века, столица современной архитектуры, где поработали все ведущие архитекторы мира: Френк Гэри, Даниэль Либескинд, Питер Айзенман, Николас Гримшоу, Ренцо Пьяно,  Ханс Холляйн и др. При этом старые берлинские кварталы – и совершенно французские на вид, и совершенно советские – никуда не делись, и в этом соседстве состоит особый шарм сегодняшней столицы объединенной Германии.

Третий способ впустить новую архитектуру в исторические города – грамотная реконструкция, при которой старинные здания становятся частью современных, продолжаются в них. Новая постройка, как правило, делается из стекла и металла и зрительно воспринимается как более легкая, более нейтральная. За такими примерами тоже далеко ходить не надо. Так, в Берлине Норман Фостер реконструировал Рейхстаг и надстроил разрушенный в 1945 году купол. Купол стал смотровой площадкой, куда ежегодно поднимаются порядка трех миллионов посетителей – и это вторая по популярности немецкая достопримечательность после Кельнского собора. При этом на стенах Рейхстага были сохранены надписи, сделанные советскими солдатами – это говорит об уровне реконструкции: здание не снесли и не построили заново из монолита и гипсокартона, как это принято в Москве, а именно реконструировали, бережно сохранив старое и смело добавив к нему новое. В реконструированных зданиях отлично приживается и жилье: взять хотя бы распространенную западную практику переделывания бывших заводов и фабрик в жилые лофты – этому опыту уже с полвека будет, и он по-прежнему актуален.  Запомнилась и реконструкция таких небанальных сооружений как газгольдеры – над четырьмя гигантскими кирпичными башнями в Вене поработали Жан Нувель, компания Coop Himmelblau, Манфред Вехдорн и Вильгельм Хольцбауэр – каждому досталось по одному газгольдеру. На верхних этажах нового комплекса поместилось 615 современных квартир, средние этажи были отданы под офисы, в нижних расположились зал для общественных мероприятий на 3500 человек, шоппинг-молл, кинотеатр, детсад, школа, поликлиника и тому подобные учреждения. И теперь ни одна из газгольдерных башен не похожа на другую: у Нувеля – холодное стекло и игра с отражениями, у Вехдорна – внутренний сад и этажи террасами, у Хольцбауэра во внутренний двор выведены лестницы и лифты, а стены покрывают висячие сады.

Принципиально иной подход – контекстуальный, когда новая застройка делается в первую очередь исходя из исторического контекста. Часто она просто сливается со старой, хотя это совсем не значит, что новые дома подделываются под старые, имитируют их. На самом деле - никакой архаики, никаких фальшивок. Одни лишь соответствуют другим по пропорциям, высотности, отделке фасадов. Но если приглядеться, то детали в них упрощены, а материалы современны. Так сделана, например, торгово-прогулочная улица Альров Мамилла в Иерусалиме, расположившаяся прямо под стенами старого города (архитектор Моше Сафди). По ней и не поймешь сразу – то ли это так отчистили и отмыли квартал столетней давности, то ли построили в таком ключе новый, современный. На самом деле часть домов, мостовые, переходы, лестницы построены с нуля, а старые дома, бывшие на этом месте, разобраны по кирпичикам и собраны заново, но уже с новой начинкой и даже иногда на новом месте. Но это – внимание! – все те же здания, буквально сложенные из тех же самых кирпичей. Их фасады снизу доверху испещрены цифрами, которыми нумеровали каждый камень, чтобы потом собрать все в том же порядке, что и было.

И наконец, безусловно, есть города или отдельные районы в городах, где новая застройка полностью исключена – когда целые кварталы застроены в одну эпоху и в одном стиле, и любое вторжение эту целостность может нарушить. Например, Венеция: там памятниками архитектуры являются не отдельные здания, а город целиком, весь, до последнего камня. И государство, и закон эти камни тщательно охраняет – недаром посмотреть на них в город за год приезжает три миллиона туристов (при стотысячном населении). Никакого нового строительства в Венеции принципиально не ведется: например, появившийся около четырех лет назад новый мост, от вокзала к автовокзалу – первый и единственный за 70 лет, и построившему его Сантьяго Калатраве развернуться особо не дали – мост скромен и незаметен, хотя автор его знаменит как раз виртуозными, незабываемого вида мостами. В принципе, и в истории с петербургским Охта-центром ситуация похожая: в Санкт-Петербурге не только центральные старые кварталы, но и сам городской силуэт с его шпилями-доминантами является культурным феноменом и охраняется высотным регламентом.

Надо признать, что описанный западный опыт еще слишком абстрактен для нас, чтобы служить образцом для подражания. Он базируется на многолетней культурной традиции, святости частного права, в том числе на землю, и четкой правовой базе. На западе никого не приходится убеждать, что культура и наследие бесценны и что исторические здания априори надо беречь. Но осознание этого не мешает появляться и современной архитектуре, не мешает городам развиваться, потому что города предназначены, чтобы в них жить, а не любоваться, и вопрос – лишь в нахождении грамотного, разумного, уместного в каждом конкретном случае компромисса. 

Powered by Froala Editor