В огне не сгорело, в воде не утонуло

Текст: Ольга Косырева

Опубликовано в журнале J&W Russia в июле 2013 года

История регулярных коммерческих и дипломатических отношений между Англией и Россией началась в 1553 году с трагической одиссеи трех английских кораблей под командованием сэра Хью Уиллоби и Ричарда Ченслора. В поисках северо-восточного пути в Индию и Китай через Арктику они обогнули Скандинавию и попали в шторм. Два из трех кораблей были затерты во льдах, их команды погибли, а вот третьему судну под руководством Ченслора удалось добраться до устья Северной Двины, недалеко от Архангельска, где их и обнаружили местные моряки. Англичане тут же были препровождены в Москву, пред светлые очи царя Ивана IV, будущего Грозного. В то время Московия как раз отчаянно стремилась утвердиться в статусе нового сильного централизованного государства, претендуя на то, чтобы быть единственной наследницей Византийской Империи. После падения Константинополя в 1453 году Россия действительно осталась самым крупным православным государством, и великие князья Московские стали именовать себя царями (цезарями). Жаждая признания европейскими монархами своего нового статуса, Иван IV принял англичан более чем благосклонно. И эта встреча положила начало прочным отношениям двух стран с противоположных концов Европы, двух будущих империй, которым суждено определять в следующие столетия мировую политику.
Ричард Ченслор и его товарищи были первыми англичанами, оставившими подробные описания реалий российского царского двора того времени. Они были крайне поражены торжествами, в которых им довелось участвовать. Им очень понравилась вся обстановка, сопровождавшая их первую протокольную встречу в Кремле, торжественное поведение первых лиц государства и богатые уборы царских приближенных, «облаченных в золотые одежды до пят». Кульминацией церемонии было появление самого царя: то, как он восседал на троне, его золотая корона, расшитое золотом платье и его скипетр, усыпанный драгоценными камнями, произвели неизгладимое впечатление на гостей.
Не менее грандиозным был и парадный обед в Золотой (Грановитой) Палате, с богатой сервировкой и пышными ритуалами. Царь был уже в другой одежде, на этот раз серебряной, и с другой диадемой на голове (вообще же в течение этого дня он три раза менял короны). Драгоценной посуде было отведено почетное место: сокровища из царских запасов были выставлены на всеобщее обозрение. Вот как описывает это один из гостей, Клемент Адам: «В середине комнаты стоял посудный шкаф на квадратном основании, на котором стоял также круглый, на манер бриллианта, широкий внизу и становившийся все уже кверху, и каждая следующая его ступень была уже, чем предыдущая. Сверху было помещено императорское блюдо, которое было настолько велико, что сам шкаф едва держался под его тяжестью: большая часть всех сосудов и кубков была сделана из чистого золота, а среди остальных было четыре кувшина огромных размеров, которые украшали собой и блюдо, в значительной степени, ибо они были высоки, как думалось, по меньшей мере пяти футов длиной».
Прием был настолько пышным, что, как описывает дальше автор, слуги, тоже роскошно одетые, переодевались три раза за время праздника. «И это правда, что все принадлежности сервировки и сосуды для питья.., предназначавшиеся сотням гостей, были из чистого золота, и столы были настолько плотно уставлены золотыми сосудами, что не было свободного места поставить что-либо еще». Блеск золота и сверканье драгоценных камней, великолепие и экзотичная восточная роскошь скоро станут постоянной темой английских донесений о русском дворе.
Но практическим результатом спонтанного английского приезда стала организация в 1555 году «Московской компании», которую наделили правом беспошлинной торговли на территории Московии. Она импортировала сюда свинец и медь, олово, английские ткани, шелка, бархат и дамаск для царского двора, а также амуницию для армии. Домой купцы возвращались с пенькой, канатами, свечным жиром и мехами. Англия стала для России первым и привилегированным торговым партнером, а английские коммерсанты – зачастую и официальными послами английских монархов в далекой восточной стране.
Портреты первых лиц и высокопоставленных сановников, показанные на выставке в Музее Виктории и Альберта, более чем наглядно демонстрируют ту пропасть, которая разделяла два государства. Великолепная королева-«девственница» Елизавета I в тщательно выписанном бело-бордовом платье, где видна каждая петелька, каждая складка, стоит на ярких восточных коврах, за спиной у нее инкрустированная мебель и золотая шпалера с гербами, а рядом – вытканный на гобелене фантастический сад из немыслимых цветов и плодов. И к этой великолепной представительнице королевского рода сватался Иван Грозный из своего средневековья? В соседнем зале висит маленькая, похожая на икону, темная доска с изображением царя Алексея Михайловича на коне: непропорциональная нелепая фигура, мрачная восточная «роскошь», суровый лик. При том, что написана она немногим меньше, чем сто лет спустя портрета Елизаветы. Не менее контрастны фигуры послов: с одной стороны, Чарльз Ховард, 1-й граф Карлайл, в европейском платье, чулках, туфлях с пряжками, чисто выбритый и в длиннющем завитом напудренном парике; с другой – князь Петр Потемкин, который, плывя в Англию через пролив, 11 раз переодевался, пока не убедился, что выглядит хорошо. Хорошо? В «турецком» платье, расшитом цветами, жемчугом и драгоценными камнями, в отороченной мехом шапке с гигантским алмазом «во лбу» и окладистой бородой до пояса.
Неудивительно, что в ранней дипломатической истории было немало всяческих курьезов, порожденных различием культур и обычаев. В частности, это касалось того, как послы должны были себя вести в присутствии монархов. Когда в знак особой признательности властительные хозяева приглашали послов во внутренние апартаменты своих дворцов, куда вход широкой публике был заказан, близость к монарху и общая приватная атмосфера подчеркивали особые отношения между двумя странами. Однако, когда Елизавета позвала русского посла боярина Григория Микулина в свои личные покои и предложила ему сесть рядом, он почтительно отодвинул от нее свой стул, чтобы сохранить подобающую дистанцию между собой и «священным» Ее Величеством. И невозможно даже вообразить, что чувствовал этот гость, когда королева пригласила его смотреть вместе с собой первое представление пьесы Шекспира «Двенадцатая ночь».
Также Микулин отличился, когда по окончании одного из пиров Елизавета с помощью трех своих сановников торжественно омыла руки (один лил воду из большого кувшина, два других держали полотенца) и послала тот же кувшин Микулину. Это привело к большому конфузу – посол твердо отказался от такой чести со словами: «Наш великий господин, великий царь, зовет королеву Елизавету своей сестрой, и не подобает мне, холопу его, мыть руки в ее присутствии». Действительно, как можно заниматься таким плебейским делом в присутствии богом данного монарха? Хотя Елизавета, вне всяких сомнений, восприняла это как дань уважения и простила невежду, не понявшего королевского к себе благоволения.
С самого начала установления отношений между двумя дворами начала развиваться богатая культура взаимных подарков, которые посылались монархами обеих стран через своих послов. От Елизаветы ее «любящему брату Ивану» привозили драгоценные камни, золотые монеты, ружья, вино, сахар, диких животных и птиц, часы, музыкальные инструменты, предметы мебели, шелка и прочие ценные ткани. Чем дальше в XVII столетие, тем больше в списке королевских даров появляется ювелирных украшений и оружия. А Борису Годунову, например, презентовали роскошную карету, сделанную по последней британской моде и всю покрытую символическими рисунками с политическим подтекстом – желающими победы христиан над турками, в полном согласии с миссией английского посла, приехавшего заключать союз с русскими против Оттоманской империи.
Русские отдаривались в основном мехами – соболями и черно-бурыми лисами, высоко ценившимися при английском дворе, а также восточными тканями, персидскими коврами, ножами, лошадьми и хищными птицами, включая ястребов и соколов. Якову I даже подарили двух розовых пеликанов, невиданных в Англии до той поры (потомки этих птиц до сих пор живут в парке Сент-Джеймского дворца).
Но лучшим и наиболее желанным подарком – особенно после впечатляющей демонстрации Иваном Грозным своего посудного шкафа – англичане считали серебряную посуду, изготовленную английскими ремесленниками. Это стало даже своего рода штампом со времен Елизаветы I, которая лично контролировала, чтобы в качестве подарков посылались вещи самой высокой ценности и мастерства. Она инструктировала своего посла Томаса Рэндольфа, чтобы он отвез в Москву «примечательную большую чашу из серебра, с выгравированными на ней стихами, сообщающими изображенные на ней же истории». Чаша должна была выбираться «по новизне самого устройства… будучи первой, которая сделана… в своем роде».
Декорировались английские чаши, кубки, кувшины чеканкой и гравировкой. Комбинации рельефных изображений и орнамента из переплетающихся полосок создавали особую игру света и тени, придавая утилитарным вещам выразительность скульптуры. Сюжеты в XVI в., в ренессансный период, были популярны самые разные. Нептун, тритоны на дельфинах, купидоны и раковины сменяли несуществующих чудовищ и птиц, спиральные завитки, розетки и пальметты. Сирены с раскрытыми крыльями перемежались ящерицами и лягушками. Геральдические львы, единороги и грифоны гуляли в апельсиновых рощах по соседству с опиникусом, полульвом-полугрифоном. Тюдоровские «розы» - цветки шиповника с пятью лепестками – и стюартовский чертополох соседствовали с шишками хмеля, грушами, маргаритками, ландышами, колокольчиками. Последние изображения как раз делали английское серебро очень особенным. Каждое растение имело здесь свою символику, благодаря ним по серебряной посуде можно было читать, почти как по книге. Маргаритка, например, была символом матери первого Тюдора Генриха VII леди Маргарет Бефорт. Во времена Елизаветы I роза аллегорически изображала королеву. Две тюдоровские розы вместе означали союз Ланкастеров и Йорков.
К середине XVII века, когда возникла мода на барокко, цветы стали более натуралистичными: тюльпаны, маки, разные листья сплетались так, что возникала иллюзия их легкого движения. Специфически английским в этой общеевропейской моде было то, что к цветам зачастую добавлялись животные – например, на одной из хранящихся в Оружейной палате чаш среди завитков и листьев гордо скачет олень. Другая барочная мода пришла в Англию из Нидерландов – тамошний серебряных дел мастер Кристиан ван Вианен, начав работать при английском дворе, сделал популярными глубокие рельефы свободных форм, с плавными перетекающими линиями и изображениями гротескных масок и морд животных. Эту манеру тогда назвали Knorpelwerk, от немецкого слова, обозначающего мочку уха – именно эту форму напоминали многие детали популярного орнамента.
Конечно, выбор дорогих и модных серебряных блюд исключительной художественной ценности, разумеется, был знаком уважения российской стороне, но также свидетельствовал и о высокой самооценке дарителя. Помимо достижения дипломатических целей и в целом смазывания административной машины, внушительные церемониальные сосуды являлись специфическим способом сообщить одариваемому о величии английских королей, великолепии их двора, богатстве страны и Лондона как ее столицы. Розы Тюдоров и чертополох Стюартов, а также королевские гербы, присутствующие на многих отосланных в Москву вещах, были наиболее видимым и прямым способом представить в Москве правящие династии Тюдоров и Стюартов.
Однако королевская серебряная посуда тонкой ювелирной работы появлялась в Москве не только в качестве даров. Весьма примечательна история нескольких предметов, которые в 1626 году содержались в описях как часть «Большого посудного шкафа» Карла I. Они поступили в продажу, когда королю понадобились деньги для постоянной военной поддержки его непопулярных реформ, и были куплены царем Михаилом Романовым через англичан-купцов «Московской компании». Среди них были два гигантских сосуда для воды в форме леопардов и два не менее крупных серебряных кувшина с позолотой – они переехали из королевского буфета во дворце Уайтхолл в царский шкаф в Золотой Палате Кремля. Оставшуюся на родине часть королевского серебра ждала гораздо более незавидная участь – оно стало сырьем для чеканки денег, когда иссякла королевская казна. Именно поэтому в Великобритании королевское столовое серебро той эпохи почти не уцелело – все шедевры были переплавлены в ходе последующих войн и революций. (Во Франции, кстати, такая же печальная судьба постигла серебряную мебель, которой в XVII веке, во времена Людовика XIV, был обставлен Версаль. Работы лучших мастеров своего времени: столы, кресла, зеркала, ширмы, люстры из чистого литого серебра, принадлежавшие французскому монарху – исчезли в плавильных печах в 1689 году, когда «королю-солнце» понадобились деньги для ведения разорительной войны.)
В России же английские подарки сохранились: серебро несколько веков хранилось на территории Кремля – в царской сокровищнице (казне), в Патриаршей ризнице. Наиболее эффектные, репрезентативные произведения использовались для украшения царского поставца (открытого шкафа для посуды). О том, что английское серебро очень высоко ценилось, свидетельствует, в частности, то внимание, с которым описывались эти вещи: в царской казне надписи о весе, принадлежности, источнике поступления наносились в исключительных случаях, а на всех предметах привоза 1664 г. от Карла II царю Алексею Михайловичу, кроме курильницы, проставлена даже сумма «за 8 с половиною рублей за фунт». Подобное «материальное» указание является большой редкостью.
С момента образования в 1806 году музея Оружейная палата все английское серебро вошло в музейное собрание. Сейчас там хранится около 500 старинных серебряных предметов английской работы: блюда, кубки, вазы, кувшины, скульптуры для украшения стола. Из них 115 относятся как раз к интересующему нас периоду с 1557 по 1663 год – это одна из самых крупных и самых важных в мире коллекций серебра этой эпохи (собственно, в самом Музее Виктории и Альберта насчитывается 144 предмета XVI и XVII веков). Когда в 2013 году двадцать позолоченных кувшинов, чаш, сосудов приезжали обратно в Лондон для участия в выставке «Сокровища королевских дворов: Тюдоры, Стюарты и русские цари», они стали одной из ее главных достопримечательностей. Это была по-настоящему уникальная часть экспозиции – в том числе и потому, что, останься эта серебряная посуда на родине в Англии, она бы вряд ли дожила до наших дней. Английские музейщики называют спасение своих национальных сокровищ чудом, а саму выставку с их участием – историей выживания и чудесного спасения уникальных произведений искусства.

В дополнение к серебру, приехавшему из России, были выставлены и несколько сохранившихся на родине вещей, в частности, блюдо с двумя дельфинами из самого Музея Виктории и Альберта. Оно было изготовлено в 1635 году голландцем Кристианом ван Вианеном, и когда-то принадлежало королю Карлу I. Поскольку кувшин, входивший в комплект, не сохранился, решено было заказать вместо него современный парный предмет. Заказ сделали серебряных дел мастеру Мириам Ханид, которая получила особую известность пару лет назад: она участвовала в изготовлении трости, подаренной королеве Елизавете II на 85-летие. В своей работе для выставки Ханид пыталась передать текучесть воды и недолговечности шедевров из серебра, которые часто заканчивали свой путь в виде монет. В форме ее украшения для стола Union угадываются хвосты и плавники рыб, а его поверхность напоминает рябь на воде. В этом - квинтэссенция британского отношения к декоративно-прикладному искусству и дизайну: как в XVII веке мастер изготовил для Карла II весьма авангардного вида предмет, который и спустя 300 лет не выглядел бы устаревшим, так и современная художница предложила вниманию публики вещь, далеко вышедшую за пределы привычного и ожидаемого. Скульптура стала экспонатом постоянной коллекции Музея под номером М-1.2013 и еще одним доказательством того, что эксцентричный и авангардный британский дизайн и британский образ мысли в том, что касается эстетики быта и бытия - по-прежнему на пару шагов впереди планеты.